Ольга Таратынова, директор ГМЗ «Царское Село»: «Характер закалялся во время экскурсий»
Ольга Таратынова, директор ГМЗ «Царское Село»:
«Характер закалялся во время экскурсий»
На рабочем столе Ольги Владиславовны Таратыновой – директора Государственного музея-заповедника «Царское Село» — фотографии дочери Насти и мужа Ивана Петровича Саутова. Такое случается крайне редко: она вступила в эту должность после скоропостижной смерти супруга, много лет возглавлявшего музей. Его коллектив тогда, в 2008-м, обратился к федеральному руководству с просьбой назначить директором именно Таратынову, и министерство культуры согласилось с мнением музейщиков. Ольга Владиславовна уходила в Царское с должности первого заместителя председателя Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры (КГИОП) Правительства Санкт-Петербурга.
Осень 2012 года стала для музея-заповедника «Царское Село» временем знаковых событий. В конце сентября посетители увидели преображенную реставраторами Террасу Руски в Екатерининском парке: с момента ее последнего обновления прошло более ста лет. В октябре в былом великолепии предстала Белая башня в Александровском парке – в этом готическом архитектурном сооружении, наполненном рыцарской романтикой, начнет работать интерактивный музейный центр. И, наконец, торжественно открылся Большой зал — третий отреставрированный интерьер, жемчужина знаменитых Агатовых комнат.
- Ольга Владиславовна, как удалось приступить к сложнейшему процессу реставрации Агатовых комнат?
— Лет пять назад Иван Петрович Саутов рассказал президенту ОАО «Российские железные дороги» Владимиру Ивановичу Якунину о плачевном состоянии «агатового чуда» и тот пообещал выделить деньги на реставрацию Агатовых комнат павильона «Холодная баня». Помню, как Иван Петрович был воодушевлен этим. А потом случилось то, что случилось – его не стало. И вот через несколько месяцев после того, как я была назначена директором, записалась на прием к Якунину. Приехала в его московский офис. Он сказал, что помнит об этом обещании, и я уехала – честно говоря, без особой надежды. Ведь сумма огромная, работы сложные. Но несколько месяцев спустя мне позвонили из РЖД и сообщили, что президент компании дал необходимое распоряжение.
Так мы начали плотно работать с РЖД и фондом «Транссоюз», которые финансирует проект. Составили четкий график работ – объект надо завершить к осени 2013 года. Провели конкурс, выбрали подрядчика, который, кстати, нас ни разу не подвел. Мебель и обстановку воссоздаем сами – на бюджетные средства и те, что зарабатываем сами.
- Отреставрированные залы Агатовых комнат открываете по мере их готовности?
- Мы делаем так впервые в практике нашего музея. В 2011-м году открыли два зала из семи — Агатовый кабинет и Библиотеку, сделали на первом этаже небольшую выставку. И убедились в том, что интерес посетителей к Агатовым комнатам огромен. Такой поток идет, что перекрывает посещаемость любого другого нашего павильона или выставки. Концепция реставрации Агатовых комнат существенно отличается от работ на других объектах. Здесь мы проводим консервационную реставрацию: фиксируем то, что сохранилось, стараемся не восполнять утраты.
В конце октября открыли Большой зал. При его создании были использованы такие технологии и материалы, с которыми очень трудно работать реставраторам. Мрамор – искусственный и натуральный — серьезно пострадал в годы войны и позднее. Живопись повреждена протечками. Мозаику плафона составляют около 90 сюжетных живописных клейм. Мы живопись не воссоздавали, ничего не дописывали – оставили в том виде, как это дошло до наших дней. Ведь это подлинник, это вкус самой ЕкатериныII, пристально следившей за тем, как Чарльз Камерон создавал Агатовые комнаты. Екатерина лично правила чертежи Камерона, так что ее можно считать «идеологическим руководителем проекта». Эти помещения не были рассчитаны на прием посетителей, здесь императрица сама проводила время в одиночестве или с близкими людьми – работала, размышляла, читала. В этих залах нет ни одного зеркала, что вообще не характерно для раннего классицизма. Здесь присутствует дух Екатерины, ее энергетика. Вглядываясь в интерьеры этого павильона, мы начинаем понимать, чувствовать императрицу – это архитектура, созданная с большим тактом и вкусом. Воссоздадим в библиотеке корешки книг, которые здесь когда-то стояли, Екатерина их внимательно читала. Стараемся собрать здесь коллекцию мебели, ваз. Что-то нам дарят, что-то сами покупаем. Министерство культуры помогло купить столик, который когда-то находился здесь, и был продан в тридцатые годы минувшего века. Это счастье – когда возвращаются подлинные вещи.
- Ольга Владиславовна, в царскосельской резиденции хозяйками были разные императрицы. А Вам кто из них ближе, интереснее?
- Мне особенно интересна Елизавета. Та самая, которую попрекают сотнями платьев. Хотя чего попрекать – это такое естественное увлечение для женщины. Да и не это в ней было главным. Во времена правления Елизаветы Петровны, например, была отменена смертная казнь. Да, писала Елизавета с ошибками, воспитывалась по-домашнему, водила в Москве хороводы с дворовыми девушками. А потом какой-то внутренний перелом произошел. За этими хороводами, вареньем, прогулками в садах последовали формирование характера, качеств лидера. Я думаю, что это было унаследовано ею от отца. Правила она мирно и разумно, и, что мне особо импонирует, если она была чем-то увлечена, то погружалась в это целиком — начиная от пресловутых платьев и заканчивая постройками. Ведь знаменитые золоченые фасады Екатерининского дворца при ней были созданы. «Сделаю так, что все вокруг ахнут!», - такая русская, такая женская идея. Она была не столь педантична и не так, как бы мы сейчас сказали, «выстраивала свой пиар», как Екатерина, но тоже привлекала к работе блестящих архитекторов и живописцев. Она даже в отрицательных проявлениях характера была яркой. Однажды одна из фрейлин посмела появиться при ней с таким же цветком в прическе. Елизавета при всех потребовала ножницы и обрезала цветок вместе с клоком волос. Ревнива по-женски и по-женски щепетильна: чтобы никто из окружающих не вздумал подняться до ее уровня.
- Вы задумали создать Музей Первой мировой войны в Ратных палатах. Как продвигается процесс?
- Начали реставрационные работы в Ратных палатах, формируем фонды вещей, которые заполнят эти залы. К сожалению, все идет не так быстро, как нам хотелось бы. Самая серьезная проблема — финансирование реставрации. Ратные палаты не просто в плохом – они в катастрофичном состоянии. Все послевоенные годы там находились реставрационные мастерские, а также мастерские по обработке камня. Пространство поделили на несколько этажей, теперь надо демонтировать перекрытия. Живопись сохранилась плоховато, попытаемся «вытащить» ее, но понятно, что большая часть этой интересной живописи, выполненной в древнерусском стиле, безвозвратно утрачена. Основную долю бюджетных средств на создание Музея Первой мировой войны мы должны получить к 2015 году. А музей нужен раньше – к 2014-му, к 100-летию с момента ее начала. Поэтому сейчас добиваюсь, чтобы нам в виде исключения перечислили часть средств уже в следующем году. Кроме того, мы обращаемся к благотворителям и просто ко всем гражданам с призывом о содействии. Принимаем мемориальные вещи, так или иначе связанные с этим историческим периодом. Будущие экспонаты приносят – кто- то дарит, кто-то продает, что-то мы приобретаем на аукционах, ищем в антикварных коллекциях. В ближайших планах – приобретение копии броневика «Руссо-Балта» 1911 года выпуска. Закажем также различные модели вооружения того времени – не сможем же мы подводную лодку в натуральную величину купить и выставить. К концу будущего года завершим формирование коллекции нового музея.
Создание такого музея очень важно для исторической памяти. Первая мировая для большинства россиян – некая историческая лакуна, хотя во всем мире ее называют Великой. В Европе десятки музеев, где развернуты экспозиции об этой войне, сотни памятников. А у нас практически никто не может сказать, кто в ней победил, как она изменила расстановку сил в мире. Да, Первая мировая не принесла славы России, у нас произошла революция, потом Гражданская война. Но если бы по-другому сложилась историческая ситуация, у России был бы шанс победить. Нельзя забывать и о том, что в Первой мировой погибло около 900 тысяч российских солдат и офицеров.
-Ольга Владиславовна, можно несколько личных вопросов?
-Да, пожалуйста.
- Ваша мама – известная ленинградская журналистка Зоя Таратынова, ее прекрасно помнит старшее поколение горожан – читателей «Ленинградской правды». Почему Вы не пошли по ее стопам?
- Мне нравилось совсем другое. Я в детстве и юности любила рисовать планы квартир, расстановки мебели, планы домов. Ходила на курсы в Академию художеств — кстати, по инициативе мамы. Поступила после школы в Ленинградский инженерно-строительный институт (ЛИСИ) на архитектурный факультет, после института недолго проработала в ЛенЗНИИЭПе – скучно очень оказалось. А поскольку несколько моих однокурсников трудились в Государственной инспекции по охране памятников, они очень интересно про свою работу рассказывали. И я через три года после института решила тоже туда пойти, меня взяли. Я еще в институте серьезно изучала тему исторической застройки, писала курсовой проект по типовым домам Трезини. И вот в ГИОПе познакомилась со многими замечательными знатоками города, удивительными людьми, мэтрами — теми, кто работал еще в войну. Одна из них — Мария Михайловна Налимова, смолянка. Мы с ней потом подружились, она стала другом семьи. Я работала в небольшом кабинете, набитом молодыми сотрудниками – нас было человек 10-12, сидели стол в стол. И я думала: «За такую интересную работу еще и деньги платят!». В ГИОПе нужен был характер: настаивать на своей точке зрения, спорить с мастерами, которые далеко не всегда отличались вежливостью. Вот разговаривает с тобой прораб, который пуд соли съел, а ты не знаешь, как ему ответить. И я решила, что мне надо выработать в себе уверенность, умение говорить перед аудиторией.
- И как вырабатывали?
- В Ленинграде в то время действовало Городское экскурсионное бюро, его сотрудницы устраивали себе в выходные разнообразные экскурсии, причем туда, куда простому человеку тогда попасть было затруднительно – в различные закрытые дворцы некогда блистательного Петербурга. Все эти сотрудницы были, естественно, дамы очень начитанные, прекрасно знающие историю и архитектуру. К тому времени в ГИОПе я курировала центр города. И эти дамы попросили провести для них экскурсию в особняк Белосельских-Белозерских – там располагался райком партии, так что просто с улицы зайти было невозможно. Я как помощник районного архитектора знала в особняке каждую завитушку. Мне тогда было лет 25, я прочитала горы литературы, прежде чем решиться привести в особняк городских экскурсоводов. Ноги дрожали, язык заплетался, боялась, что не смогу ответить на каверзные вопросы. Но потом поняла, что знаю уже больше них, это дало мне чувство уверенности в себе. И я без страха стала общаться не только с экскурсоводами и прорабами, но и с любой аудиторией.
- Как строилась Ваша профессиональная карьера?
- В ГИОПе сначала была помощником архитектора Октябрьского района – тогда еще не было единого Центрального района. Это очень серьезная школа – помощником я была у Виктора Михайловича Бойцова, потом стала районным архитектором в Пушкинском районе. Здесь совсем другая специфика – пригорода, императорской резиденции. В то время уже шло воссоздание Янтарной комнаты. Всегда прислушивалась к опытным реставраторам, мастерам, тонко чувствующим архитектуру и живопись. Буквально впитывала все, что говорили Марк Григорьевич Колотов, Александр Александрович Кедринский, Ирина Николаевна Бенуа – профессионалы высочайшего уровня – и начинала обращать внимание на такие вещи, которые просто так человеку не откроются. Я стала видеть, понимать и чувствовать специфику резьбы рельефа в Екатерининском дворце. Стала видеть, что разные десюдепорты созданы разными мастерами. Этого не объяснить, но пришло чувство, что вот здесь – талантливо, а вот здесь – просто ремесленно.
–А Ваша дочь Настя – кем она хочет быть?
- Когда я работала в КГИОПе, Настя хотела работать в КГИОПе, теперь хочет в музее. А я стараюсь обратить ее внимание на то, что есть и другие профессии. Сейчас Настя пробует заниматься рисунком. Я стараюсь быть вместе с нею все свое свободное время. Хотя моя мама, которая уходила на работу к девяти и приходила в девять, говорила, что воспитывает детей своим отсутствием и своим отношением к работе. Во мне эти чувства постоянно борются, но я считаю, что с ребенком надо проводить как можно больше времени вместе. Все вечера, каникулы, отпуска – все это наше с Настей время. Мы с ней много путешествуем, я ей показываю те места, которые мне понравились, стали дороги. Так мы съездили в Зальцбург, Верону, Каркассон. В планах – Толедо и Сеговия. У нас есть общие любимые места, в которые мы хотим возвращаться. Это, например, Лондон, где все музеи уже оббеганы, и атмосфера которого оказалась нам близка. Жизнь такая прекрасная, она дает так много поводов для путешествий и впечатлений.
- Можно совсем женский вопрос: как Вам удается всегда прекрасно выглядеть?
- Насчет «прекрасно» не знаю — просто стараюсь выглядеть достойно. Когда работала в КГИОПе, не была «публичной личностью», как сейчас, а теперь я все время помню о том, что надо быть «лицом музея». Но сразу скажу – ничего такого специально не делаю, зарядку ненавижу. Просто уделяю себе определенное внимание.
- И напоследок расскажите, пожалуйста, - что Вы знаете о своих предках?
- О них порою вспоминаешь благодаря в том числе и сегодняшним обстоятельствам. Например, в последние годы музей активно сотрудничает с РЖД, а ведь мой дедушка был начальником железнодорожной станции «Ораниенбаум», семья там жила. Бабушка не работала – занималась детьми: дочкой – моей будущей мамой и сыном. Но в 1932 году дедушку осудили как вредителя, он потом умер в тюрьме. А бабушка оказалась без средств к существованию, с двумя детьми на руках. Она пошла работать машинисткой в воинскую часть. Жили очень скромно, перед войной переехали в Ленинград. Когда началась война, бабушку призвали в армию, моя мама в тринадцать лет осталась одна в блокадном городе. Я сейчас смотрю на дочь и думаю в ужасе: «Как можно было ребенка оставить!» Но ведь выхода другого не было. Бабушка приезжала раз в неделю, привозила еду, а мама ходила в школу в Дегтярном переулке, дежурила на крышах. Так прожила всю блокаду, а после войны поступила в университет на факультет журналистики. Причем и в школе, и в университете была круглой отличницей. И потом почти полвека проработала в «Ленинградской правде». Брат мамы – мой дядя – воевал, после войны тоже стал журналистом. А по папиной линии у нас в роду много медиков. Дядя папы, Николай Иванович Таратынов — известный врач, приват-доцент кафедры патологической анатомии Императорского Казанского университета. Он погиб в 1919-м на гражданской войне, будучи в рядах Красной Армии (именем Н.И.Таратынова названа впервые описанная им эозинофильная гранулема - "болезнь Таратынова" – прим. авт). Его дочь, Екатерина Николаевна Ярошевская, семьдесят лет проработала в Институте детской ортопедии и травматологии имени Турнера, который расположен рядом с нашим музеем-заповедником. Екатерина Николаевна заведовала патоморфологической лабораторией, мы в семье любя зовем ее Катенькой. Вот так все переплетено – совсем недавно здесь, в музее, отмечали юбилей Института Турнера. В такие минуты особенно остро понимаешь, что в жизни все не случайно, все взаимосвязано.
Беседовала
Галина Артеменко
